Любимые этюды

Упражнение на доверие: ты стоишь спиной и падаешь на чужие руки.

Ты не видишь, куда ты падаешь, и не знаешь, поймают ли тебя, но вытягиваешь руки по швам, размягчаешь колени и подпиленным колоссом падаешь назад.

С мужчинами такие тренинги у меня не проходят.
Поэтому все подходящие мужчины в моём окружении — бывшие. Моих бывших мужчин больше, чем настоящих друзей. Впрочем, и тем, и тем доверять необязательно. Наверное.

Но в самом начале я всегда пытаюсь. Это очень смешно выглядит, чистый «Том и Джерри».

Я поворачиваюсь спиной и падаю; в это время мужчина задумчиво отходит. Я растягиваюсь на полу, ударившись виском об угол тумбочки.

Я поворачиваюсь лицом и падаю; мужчина делает шаг, и я, выставив руки вперёд, отталкиваю его, чтобы не ударить.

Старушки продолжают вываливаться.
Я продолжаю вставать, отряхиваться и падать. Мужчина ходит по комнате, курит, внимательно смотрит на лампочку, крутит ручку громкости радио, а я вытягиваю руки по швам и с грохотом падаю в разные стороны. Натуральный комикс, дымное облачко и «Пыдыдыж!».

«Чёрт, опять об Гоголя!» — но без Гоголя.

Потом мужчина прекращает кроить шагами метраж и смотрит вниз. Внизу сижу я. Растирая ушибленные колени, раскачиваясь и решая — продуктивнее было бы заорать или заплакать? Мужчина приседает на корточки, смотрит мне в лицо и говорит:

«Ну, я же не обязан тебя ловить».
Или «Ты слишком многого требуешь».
Или «Ну, ты хотя бы предупредила».
Или «Чёрт, Заболотная, ты так сложно устроена!».
Или «Все вы рябы курочки, все вы бабы дурочки».

Ну, знаешь ли, говорю я. Пошёл, говорю я, к чёрту. Встаю, отряхиваюсь и, падая ещё пару раз по дороге — вдруг одумается, вдруг поймёт, мы же все должны напоследок объяснить этим кретинам, как на самом деле они ошибались! —ухожу куда-нибудь.

А потом никогда не могу объяснить толком, почему я ушла. Получается только вопить что-то возвышенное о настоящей любви; о необходимости чувствовать друг друга; о синхронности; о распределении силы внутри разнополой пары; о привычках, косности, зрелости, бэтманстве, спокойствии; ведомом и ведущей.

И я вот не знаю, что мне в следующий раз делать. Не падать? Делать подсечку, чтобы сначала упал он? Уходить и не пытаться объяснить?

«Тормозите лучше в папу: папа мягкий, он простит».
Наверное, это всё эдипов комплекс. Я привыкла оттормаживаться в папу, промахиваться и въезжать в кухню («В кухне твёрдый холодильник!»).

Теперь у меня фиксация на холодильник.

Теперь я каждого следующего ставлю на место предыдущего и разгоняюсь на велосипеде по коридору, ожидая, что никто никуда не уйдёт, и я окажусь навсегда застрахованной от холодильника.

Где б найти теперь такого, чтоб стоял как вкопанный перед Заболотной с искажённым от ярости и страха лицом, мелькающей велосипедными спицами.

Мне очень не нравится то, что мы все к началу осмысленной жизни оказываемся людьми с множественными переломами. А теперь получается, что мои «педали фашизма» тоже могли кого-нибудь переломать. Вряд ли из последних, но мне ведь тоже было когда-то семнадцать