Любимые этюды
Сказка, которой нет
мой белый бычок ты сегодня особенно белый
ты белою тенью живёшь в моей серой груди
не хочешь чего-нибудь делать сиди и не делай
а хочешь чего-нибудь сделать вставай и иди
мой белый бычок ты сегодня особенно грустный
а я как вода как беда как еда как всегда
мои идеалы пирог и картошка с капустой
твои идеалы поющая в небе звезда
мой белый бычок ты сегодня особенно старый
ты тысячи лет отдыхаешь на длинном пути
ты тихо мычишь над моей молчаливой гитарой
а я никуда не иду мне не надо идти
мой белый приятель с наивно надутой губою
тебя не спасает усталая мудрость моя
но я-то ведь знаю что молча иду за тобою
а ты и не знаешь что ты это я это я
Каждую весну начинается одно и то же. Каждую весну запах воздуха и времени года вонзается в кровь и не даёт дышать. Каждую весну мне видится в небе что-то такое, до чего - никак, а без чего – никуда. Я называю это состояние «кровь бродит», каждый год – одним и тем же надоевшим уже «кровь бродит». Когда хочется одновременно куда-то бежать, застыть на месте, взлететь в небо и одновременно застрелиться. Размах крыла равен объему легких. Лететь можно, пока не больно. Но так больно, что невозможно не лететь.
Я пытаюсь объяснить разным хорошим людям, «как у меня дела», но у меня ничего не получается объяснить. У меня кровь бродит. Первобытный еще даже не человек просыпается и требует от меня хрен его знает, чего, бьёт хвостом, шевелит плавниками, шипит, щебечет, вытягивает слоновий хобот, и трубит, трубит, трубит. Весной в воздухе возникает что-то, что я очень остро, до боли, ощущаю, но не могу ни осознать, ни выразить. Никак. Ни через что. Ни через отношения, ни через работу, ни через слова. Я не понимаю, что это, но оно было всегда, каждую весну, во всех странах, в которых я оказывалась теми или иными вёснами, оно было всегда, оно было я и осталось – я, но мы не стали ни на шаг ближе. До слёз.
Каждую весну я в очередной раз чувствую, что снова чего-то не могу. Если бы еще хотя бы понять, чего именно. Это больно, как запах мимозы. Если бы только больно. Каждую весну я в очередной раз чувствую, что что-то должна. Просто обязана. Вот сейчас, немедленно, сейчас. Только не знаю, что. Бежать? Бежать. Лететь? Лететь. Умереть? Умереть. Не для того, чтобы не быть, а для того, чтобы быть собой гораздо сильнее, нежели я могу, пока живая.
Каждую минуту проживаемой весны я что-то теряю. Потому что в каждую эту минуту я опять не сделала чего-то, что могла бы сделать, если бы знала – что. Сплошной траур: весна. Любое цветение означает, что оно вот-вот закончится. Любая весна не означает ничего, кроме того, что она – опять. Она опять и я опять. Размах крыла по-прежнему равен объёму легких. Я опять не могу летать, и это одна из причин, по которой у меня внутри болит что-то, не имеющее названия.
Когда-то, лет пять назад, я начала писать «Сказку про Белого Бычка». В этой сказке рассказывалась об одном юном Белом Бычке, который всегда хотел не того, что имел, а чего-нибудь другого. При этом как только он отказывался от, скажем, сена, в пользу, скажем, соломы, как ему тут же начинало хотеться того, от чего он отказался. Сидя дома, он хотел гулять, а находясь на улице – домой. Дружа с черной телкой, он мечтал о рыжей, но приходя к рыжей, с тоской вспоминал черную. Ему вечно было грустно и как-то не так, потому что он никак не мог найти место, откуда ему не будет хотеться вернуться туда, откуда он только что ушел.
Я так и не дописала эту сказку. Я просто не смогла придумать, как можно выручить бедного Бычка – а делать ему какую-нибудь гадость мне не хотелось: я суеверна. Каждую весну я вспоминаю своего Белого Бычка и его печальную историю. Каждую весну мне заново хочется придумать им обоим – ему и истории - какой-нибудь хороший выход из положения. Каждую весну я не задумываюсь, причем тут вообще мой Белый Бычок. Тем более, что он и не мой вовсе, так, давняя зарисовка с натуры. Да и ни при чём тут вообще Белый Бычок.
Ни
при
чём,
абсолютно.
Просто кровь бродит: опять весна.
Мой белый бычок, ты сегодня особенно белый. Ты белою тенью живёшь в моей серой груди. Не хочешь чего-нибудь делать, сиди и не делай. А хочешь чего-нибудь сделать – вставай и иди. Мой белый бычок, ты сегодня особенно грустный. А я – как вода, как беда, как еда, как всегда. Мои идеалы – пирог и картошка с капустой. Твои идеалы – поющая в небе звезда. Мой белый бычок, ты сегодня особенно старый. Ты тысячи лет отдыхаешь на длинном пути. Ты тихо мычишь над моей молчаливой гитарой, а я никуда не иду: мне не надо идти. Мой белый приятель, с наивно надутой губою! Тебя не спасает усталая мудрость моя. Но я-то ведь знаю, что молча иду за тобою. А ты и не знаешь, что ты – это я, это я.
Мой белый бычок, ты сегодня особенно белый. Ты белою тенью живёшь в моей серой груди. Не хочешь чего-нибудь делать, сиди и не делай. А хочешь чего-нибудь сделать – вставай и иди.
ты белою тенью живёшь в моей серой груди
не хочешь чего-нибудь делать сиди и не делай
а хочешь чего-нибудь сделать вставай и иди
мой белый бычок ты сегодня особенно грустный
а я как вода как беда как еда как всегда
мои идеалы пирог и картошка с капустой
твои идеалы поющая в небе звезда
мой белый бычок ты сегодня особенно старый
ты тысячи лет отдыхаешь на длинном пути
ты тихо мычишь над моей молчаливой гитарой
а я никуда не иду мне не надо идти
мой белый приятель с наивно надутой губою
тебя не спасает усталая мудрость моя
но я-то ведь знаю что молча иду за тобою
а ты и не знаешь что ты это я это я
Каждую весну начинается одно и то же. Каждую весну запах воздуха и времени года вонзается в кровь и не даёт дышать. Каждую весну мне видится в небе что-то такое, до чего - никак, а без чего – никуда. Я называю это состояние «кровь бродит», каждый год – одним и тем же надоевшим уже «кровь бродит». Когда хочется одновременно куда-то бежать, застыть на месте, взлететь в небо и одновременно застрелиться. Размах крыла равен объему легких. Лететь можно, пока не больно. Но так больно, что невозможно не лететь.
Я пытаюсь объяснить разным хорошим людям, «как у меня дела», но у меня ничего не получается объяснить. У меня кровь бродит. Первобытный еще даже не человек просыпается и требует от меня хрен его знает, чего, бьёт хвостом, шевелит плавниками, шипит, щебечет, вытягивает слоновий хобот, и трубит, трубит, трубит. Весной в воздухе возникает что-то, что я очень остро, до боли, ощущаю, но не могу ни осознать, ни выразить. Никак. Ни через что. Ни через отношения, ни через работу, ни через слова. Я не понимаю, что это, но оно было всегда, каждую весну, во всех странах, в которых я оказывалась теми или иными вёснами, оно было всегда, оно было я и осталось – я, но мы не стали ни на шаг ближе. До слёз.
Каждую весну я в очередной раз чувствую, что снова чего-то не могу. Если бы еще хотя бы понять, чего именно. Это больно, как запах мимозы. Если бы только больно. Каждую весну я в очередной раз чувствую, что что-то должна. Просто обязана. Вот сейчас, немедленно, сейчас. Только не знаю, что. Бежать? Бежать. Лететь? Лететь. Умереть? Умереть. Не для того, чтобы не быть, а для того, чтобы быть собой гораздо сильнее, нежели я могу, пока живая.
Каждую минуту проживаемой весны я что-то теряю. Потому что в каждую эту минуту я опять не сделала чего-то, что могла бы сделать, если бы знала – что. Сплошной траур: весна. Любое цветение означает, что оно вот-вот закончится. Любая весна не означает ничего, кроме того, что она – опять. Она опять и я опять. Размах крыла по-прежнему равен объёму легких. Я опять не могу летать, и это одна из причин, по которой у меня внутри болит что-то, не имеющее названия.
Когда-то, лет пять назад, я начала писать «Сказку про Белого Бычка». В этой сказке рассказывалась об одном юном Белом Бычке, который всегда хотел не того, что имел, а чего-нибудь другого. При этом как только он отказывался от, скажем, сена, в пользу, скажем, соломы, как ему тут же начинало хотеться того, от чего он отказался. Сидя дома, он хотел гулять, а находясь на улице – домой. Дружа с черной телкой, он мечтал о рыжей, но приходя к рыжей, с тоской вспоминал черную. Ему вечно было грустно и как-то не так, потому что он никак не мог найти место, откуда ему не будет хотеться вернуться туда, откуда он только что ушел.
Я так и не дописала эту сказку. Я просто не смогла придумать, как можно выручить бедного Бычка – а делать ему какую-нибудь гадость мне не хотелось: я суеверна. Каждую весну я вспоминаю своего Белого Бычка и его печальную историю. Каждую весну мне заново хочется придумать им обоим – ему и истории - какой-нибудь хороший выход из положения. Каждую весну я не задумываюсь, причем тут вообще мой Белый Бычок. Тем более, что он и не мой вовсе, так, давняя зарисовка с натуры. Да и ни при чём тут вообще Белый Бычок.
Ни
при
чём,
абсолютно.
Просто кровь бродит: опять весна.
Мой белый бычок, ты сегодня особенно белый. Ты белою тенью живёшь в моей серой груди. Не хочешь чего-нибудь делать, сиди и не делай. А хочешь чего-нибудь сделать – вставай и иди. Мой белый бычок, ты сегодня особенно грустный. А я – как вода, как беда, как еда, как всегда. Мои идеалы – пирог и картошка с капустой. Твои идеалы – поющая в небе звезда. Мой белый бычок, ты сегодня особенно старый. Ты тысячи лет отдыхаешь на длинном пути. Ты тихо мычишь над моей молчаливой гитарой, а я никуда не иду: мне не надо идти. Мой белый приятель, с наивно надутой губою! Тебя не спасает усталая мудрость моя. Но я-то ведь знаю, что молча иду за тобою. А ты и не знаешь, что ты – это я, это я.
Мой белый бычок, ты сегодня особенно белый. Ты белою тенью живёшь в моей серой груди. Не хочешь чего-нибудь делать, сиди и не делай. А хочешь чего-нибудь сделать – вставай и иди.
neivid