Любимые этюды
Сквозь тебя
Сегодня я проснулась в весьма странном настроении. Не то, что бы в печали, а просто… мне приснился ты. Впервые за почти десять лет, внутри которых тебя не было. Приснился таким, каким ушел в свои неполные девятнадцать. Темная прядка поперек высокого лба, никогда не укладывавшаяся в прическу. Разные глаза – темно-голубой и темно-зеленый. Взгляд из-под длинных ресниц - по меткому выражению общего знакомого, «смотрит так, будто пережил Хиросиму… сразу после того, как вышел из Освенцима». Длинные тонкие нервные пальцы. Ты. Точно – ты. Странно так… Ты. Ведь тебя нет. Тебя нет… Однако в моем длинном, не богатом событиями сне мы сидели и разговаривали, разговаривали долго и спокойно, пили чай… и вино, кажется… Не помню ни слова, одни ощущения. Ты. Ты…
Первую половину дня раздумчиво проплавала по квартире, прикидывая, что бы все это могло значить – когда боль потери давно притупилась, можно позволить себе такую роскошь, как анализ эфемерной субстанции сновидения. Так ничего мудрого и не надумав, после обеда решительно тряхнула головой, оделась в милое сердцу оранжевое и поехала по делам в город. Дела предстояли приятные – получить зарплату. Настроение было самое радужное – я не меркантильна, но честно заработанные деньги греют, врать не буду.
Покончив с «бизнесом», подошла ко входу в метро. «Петроградская». Люблю это место – «сегодня сейшн в «Ленсовета» и все такое. Именно эту песню и мурлыкала про себя, когда услышала за спиной твой голос:
- Я всегда знал, что Питер – маленький город. Рано или поздно это должно было произойти.
Ты. Этого не может быть. Слуховая галлюцинация. Иллюзия. Последствия сна. Быстро нырнуть в метро. Главное – быстро, пока ощущения не нахлынули, пока кошмар не вернулся.
- Катька, да постой же ты, куда так разлетелась?!
Так. Стоп. Это уже выше моего понимания. Встаю как вкопанная. «Разлетелась» – совсем твое словечко. Надо разобраться. И надо… надо обернуться. Выдыхаю. Оборачиваюсь.
Ты. Очень плохо. Аудио-визуальная галлюцинация. Или… не галлюцинация? Нам ли, довольно квалифицированным магам какой-то там ступени, не верить в привидения? Хотя странно, конечно… средь бела дня… в людном месте… не мог, что ли, домой заглянуть, если так уж приспичило? Хорошо, пусть так. Значит, это для чего-то нужно, случайностей, как известно, нет.
- Ну, здравствуй, Катька, - спокойно говоришь ты.
- Привет, - отвечаю абсолютно на автопилоте, немного подумав, решаю добавить твое имя. – Привет, Митька…
И продолжаю тебя разглядывать. То, что вижу, не нравится мне все больше и больше. Всем известно, что призраки не стареют. А ты… ты выглядишь на свои… так, мне сейчас двадцать семь, значит, тебе – двадцать восемь. Именно на них ты и выглядишь. Куда-то подевалась юношеская хрупкость, плечи стали пошире, и волосы, кажется, пореже… и морщинка поперечная между бровей, и еще одна – у крыла носа. Бред какой-то.
- Но ведь ты… ты… - с трудом выговариваю я и соображаю, что сейчас ляпну: «Но ведь ты умер».
Умер… Наша последняя ссора, одна из многих, но какая-то особенно жесткая и тупая – сколько раз я потом силилась вспомнить причину, а добивалась лишь того, что перед глазами раз за разом всплывала одна и та же картинка: ты, одетый в обычное свое черное, на фоне ярко-красных обоев в моей комнате, руки в карманах, улыбаешься криво, холодно и насмешливо, я, в слезах, что-то невнятное кричащая, срывающая с руки браслет – сцепленные фигурки из египетской мифологии – твой единственный подарок, черт знает сколько копил со стипендии – с размаху бросаю, цацка вмазывается в стену в миллиметре от твоего виска, разлетается по ковру серебряными брызгами… Ты все с той же улыбкой выходишь из комнаты, я слышу, как хлопает входная дверь, но не бегу за тобой, как обычно, ползаю на четвереньках, собираю остатки украшения… И не звоню еще две недели – ты должен первый, ты меня обидел. А потом звонит твой брат и говорит, что тебя уже неделю как нет – как всегда, не там переходил улицу… и вот…
Все это вихрем проносится в моей бедной голове, и снова твой голос:
- По-моему, тебе надо присесть, ты что-то бледная.
Так, час от часу не легче, теперь призрак предлагает мне присесть, причем весьма настойчиво:
- Послушай… пойдем сядем вон туда, - следует взмах рукой в сторону расположенного метрах в двадцати «Макдональдса», - и поговорим.
Я молчу. Мое сознание отказывается принимать происходящее.
- Пожалуйста… Ну Муха…
Я отшатываюсь. Это уже удар ниже пояса. Как меня только ни называли в жизни, но вот «Мухой» – додумался только ты. Почему? Потому что у меня были тогда большие круглые выпуклые солнечные очки (кстати, примерно такие и сейчас угнездились на макушке, и я машинально их поправляю),раритетные, 60-х годов – выменяла у какого-то брейкера на свои ультрамодные, зеркальные, «раскосые». А еще из-за строчки в стихе, тебе же посвященном: «Ты – стекло, а я – только муха».
- Муха… моя Муха, - медленно, с перекошенной улыбкой произносишь ты, явно пробуя это забытое имя на вкус, и протягиваешь руку, чтобы погладить меня по щеке.
Я с ужасом жду прикосновения склизкой эктоплазмы. Или ледышки. Или вообще – пустоты. Но это – твои пальцы, сухие и теплые. И, что хуже всего, явно живые. Да, пожалуй, мне действительно надо присесть… и закурить.
- Ты все еще куришь? – в твоем голосе все та же нотка осуждения, что и десять лет назад, когда ты впервые увидел меня с сигаретой.
В ответ мямлю свое стандартное, что да, мол, курю, бросала на пару лет, а теперь вот опять… и осекаюсь: господи, кому я это говорю? Начинаю опять тупо пялиться на тебя.
- Я живой, - говоришь ты очень просто.
Час от часу не легче… придаю взгляду вопросительность. Ну-ну… давай, «живой», говори…
- Понимаешь, тогда… Муха, ты попробуй понять, очень тебя прошу… Я испугался. Ты стала смыслом моей жизни. Черт, какие же я леплю банальности... Ты заполнила собой все. И я… мне было так страшно, я не знал, как жить, потому что… ну, помнишь, у Б. Г.: «Пока у меня есть я, поверь, я хочу быть с ним». Помнишь, там еще было про «идти своим путем»? В общем, я убежал. А, чтобы ты не искала, ну… я решил умереть… Знал, что родителям ты никогда не позвонишь, друзей общих у нас не было. Я просто уехал на пару лет из Питера, потом вернулся… но разве я мог вернуться в твою жизнь? Когда понял, как облажался, было поздно уже… Дай мне сигарету, пожалуйста, Мух.
Это уже что-то новенькое. Впрочем, немудрено – за столько-то лет… Протягиваю тебе пачку, ты нервно щелкаешь зажигалкой. Та-ак… Внезапно меня начинает интересовать морально-этический аспект всей этой дивной истории, причем даже не связанный с тобой аспект.
- А Леша, - тихо спрашиваю, - братец твой… он-то как вписался во все это?
- Леша? – ты ухмыляешься довольно хищно. – А ты что, не знала, что он был в тебя влюблен по уши? Только на это и купился – вакансия ведь…
Вот так да… Все страньше и страньше, как говорила незабвенная Алиса. Начинаю припоминать: и точно, Леша звонил пару раз после твоей… гм… робко приглашал кофе попить, я отказывалась. Еще бы: он ведь так похож на тебя, вы же родились с разницей в пару минут, и твоей любимой шуткой было: «Появление на свет Леши явилось для нашей мамы крайней неожиданностью». Но у вас – одинаковая форма подбородка, одинаковый разрез глаз… на что он только рассчитывал, бедолага, влезая в эту грязь?..
Неожиданно (с дикого перепугу, не иначе),вместо ожидаемых боли или ярости во мне просыпается некая светскость:
- А как ты живешь, Мить? – спрашиваю я, опираясь локтями о металлическую столешницу и раздумчиво выпуская дым в бледно-голубое небо.
Ты даже слегка теряешься от такого поворота событий:
- Работаю… с компами, как всегда. Жена. Дочка. Женился на Алесе, кстати. Помнишь Алесю?
Алесю я помню, как же... Бесцветное создание, этакий «натурпродукт», таскалась за тобой, как пришитая, все время молчала и вздыхала.
- И как? – спрашиваю. – Счастлив?
- Муха, милая, - выдавливаешь ты с явным трудом, пытаясь поймать мой взгляд и накрыть мою руку своей, - не было дня, чтоб я о тебе не думал…
Меня волной окатывает стойкое ощущение, что я – на съемочной площадке второсортной мелодрамы или даже «мыльной оперы». С удивлением понимаю, что не чувствую ничего, что должна бы чувствовать в подобной ситуации столь эмоциональная натура. Сижу и раздумываю, что со всем этим делать. Абсурд.
- Муха, - опять прерываешь ты мои и без того с трудом ворочающиеся мысли вибрирующей репликой, - я люблю тебя, моя Муха…
А вот этого ты не произнес ни разу за почти три года, что мы были вместе. И мне запретил говорить об этом. И тут решение приходит само собой, причем я четко осознаю, что оно единственно верное. Я встаю, набрасываю на плечо сумку и делаю пару шагов. Ты вскакиваешь с места:
- Куда же ты, Муха? Не уходи, пожалуйста. – И снова повторяешь, уже громче. - Я люблю тебя.
- Ты умер, - говорю я запредельно спокойно.
- Я же тебе все объяснил…
- Ты умер, - повторяю я, не меняя интонации.
Ты загораживаешь мне дорогу. Я делаю шаг – и прохожу сквозь тебя, не ощущая никакого сопротивления. Ведь ты умер – что ты можешь поделать?
- Бля-а-а-а-а, - приглушенно-восхищенно выдыхает подозрительного вида патлатая, явно находящаяся под кайфом личность за соседним столиком и тут же пытается повторить мой подвиг.
- Бля-а-а-а-а, - весьма обиженно бурчит личность, натолкнувшись на явную преграду из плоти и крови.
- Это так просто! - говорю я. – Смотри! Гей-гоп! – и снова прохожу сквозь тебя. С легкостью. Ведь ты умер…
Я иду к метро, не оглядываясь. Кажется, ты что-то кричишь вслед. Неожиданно холодный порыв ветра бросает мне под ноги смятую газету, оцарапывает смерчиком колючей пыли.
«Конечно, август кончается, - улыбаюсь я понимающе, закуривая очередную сигарету. – Скоро осень…»
21.08.01 г.
Первую половину дня раздумчиво проплавала по квартире, прикидывая, что бы все это могло значить – когда боль потери давно притупилась, можно позволить себе такую роскошь, как анализ эфемерной субстанции сновидения. Так ничего мудрого и не надумав, после обеда решительно тряхнула головой, оделась в милое сердцу оранжевое и поехала по делам в город. Дела предстояли приятные – получить зарплату. Настроение было самое радужное – я не меркантильна, но честно заработанные деньги греют, врать не буду.
Покончив с «бизнесом», подошла ко входу в метро. «Петроградская». Люблю это место – «сегодня сейшн в «Ленсовета» и все такое. Именно эту песню и мурлыкала про себя, когда услышала за спиной твой голос:
- Я всегда знал, что Питер – маленький город. Рано или поздно это должно было произойти.
Ты. Этого не может быть. Слуховая галлюцинация. Иллюзия. Последствия сна. Быстро нырнуть в метро. Главное – быстро, пока ощущения не нахлынули, пока кошмар не вернулся.
- Катька, да постой же ты, куда так разлетелась?!
Так. Стоп. Это уже выше моего понимания. Встаю как вкопанная. «Разлетелась» – совсем твое словечко. Надо разобраться. И надо… надо обернуться. Выдыхаю. Оборачиваюсь.
Ты. Очень плохо. Аудио-визуальная галлюцинация. Или… не галлюцинация? Нам ли, довольно квалифицированным магам какой-то там ступени, не верить в привидения? Хотя странно, конечно… средь бела дня… в людном месте… не мог, что ли, домой заглянуть, если так уж приспичило? Хорошо, пусть так. Значит, это для чего-то нужно, случайностей, как известно, нет.
- Ну, здравствуй, Катька, - спокойно говоришь ты.
- Привет, - отвечаю абсолютно на автопилоте, немного подумав, решаю добавить твое имя. – Привет, Митька…
И продолжаю тебя разглядывать. То, что вижу, не нравится мне все больше и больше. Всем известно, что призраки не стареют. А ты… ты выглядишь на свои… так, мне сейчас двадцать семь, значит, тебе – двадцать восемь. Именно на них ты и выглядишь. Куда-то подевалась юношеская хрупкость, плечи стали пошире, и волосы, кажется, пореже… и морщинка поперечная между бровей, и еще одна – у крыла носа. Бред какой-то.
- Но ведь ты… ты… - с трудом выговариваю я и соображаю, что сейчас ляпну: «Но ведь ты умер».
Умер… Наша последняя ссора, одна из многих, но какая-то особенно жесткая и тупая – сколько раз я потом силилась вспомнить причину, а добивалась лишь того, что перед глазами раз за разом всплывала одна и та же картинка: ты, одетый в обычное свое черное, на фоне ярко-красных обоев в моей комнате, руки в карманах, улыбаешься криво, холодно и насмешливо, я, в слезах, что-то невнятное кричащая, срывающая с руки браслет – сцепленные фигурки из египетской мифологии – твой единственный подарок, черт знает сколько копил со стипендии – с размаху бросаю, цацка вмазывается в стену в миллиметре от твоего виска, разлетается по ковру серебряными брызгами… Ты все с той же улыбкой выходишь из комнаты, я слышу, как хлопает входная дверь, но не бегу за тобой, как обычно, ползаю на четвереньках, собираю остатки украшения… И не звоню еще две недели – ты должен первый, ты меня обидел. А потом звонит твой брат и говорит, что тебя уже неделю как нет – как всегда, не там переходил улицу… и вот…
Все это вихрем проносится в моей бедной голове, и снова твой голос:
- По-моему, тебе надо присесть, ты что-то бледная.
Так, час от часу не легче, теперь призрак предлагает мне присесть, причем весьма настойчиво:
- Послушай… пойдем сядем вон туда, - следует взмах рукой в сторону расположенного метрах в двадцати «Макдональдса», - и поговорим.
Я молчу. Мое сознание отказывается принимать происходящее.
- Пожалуйста… Ну Муха…
Я отшатываюсь. Это уже удар ниже пояса. Как меня только ни называли в жизни, но вот «Мухой» – додумался только ты. Почему? Потому что у меня были тогда большие круглые выпуклые солнечные очки (кстати, примерно такие и сейчас угнездились на макушке, и я машинально их поправляю),раритетные, 60-х годов – выменяла у какого-то брейкера на свои ультрамодные, зеркальные, «раскосые». А еще из-за строчки в стихе, тебе же посвященном: «Ты – стекло, а я – только муха».
- Муха… моя Муха, - медленно, с перекошенной улыбкой произносишь ты, явно пробуя это забытое имя на вкус, и протягиваешь руку, чтобы погладить меня по щеке.
Я с ужасом жду прикосновения склизкой эктоплазмы. Или ледышки. Или вообще – пустоты. Но это – твои пальцы, сухие и теплые. И, что хуже всего, явно живые. Да, пожалуй, мне действительно надо присесть… и закурить.
- Ты все еще куришь? – в твоем голосе все та же нотка осуждения, что и десять лет назад, когда ты впервые увидел меня с сигаретой.
В ответ мямлю свое стандартное, что да, мол, курю, бросала на пару лет, а теперь вот опять… и осекаюсь: господи, кому я это говорю? Начинаю опять тупо пялиться на тебя.
- Я живой, - говоришь ты очень просто.
Час от часу не легче… придаю взгляду вопросительность. Ну-ну… давай, «живой», говори…
- Понимаешь, тогда… Муха, ты попробуй понять, очень тебя прошу… Я испугался. Ты стала смыслом моей жизни. Черт, какие же я леплю банальности... Ты заполнила собой все. И я… мне было так страшно, я не знал, как жить, потому что… ну, помнишь, у Б. Г.: «Пока у меня есть я, поверь, я хочу быть с ним». Помнишь, там еще было про «идти своим путем»? В общем, я убежал. А, чтобы ты не искала, ну… я решил умереть… Знал, что родителям ты никогда не позвонишь, друзей общих у нас не было. Я просто уехал на пару лет из Питера, потом вернулся… но разве я мог вернуться в твою жизнь? Когда понял, как облажался, было поздно уже… Дай мне сигарету, пожалуйста, Мух.
Это уже что-то новенькое. Впрочем, немудрено – за столько-то лет… Протягиваю тебе пачку, ты нервно щелкаешь зажигалкой. Та-ак… Внезапно меня начинает интересовать морально-этический аспект всей этой дивной истории, причем даже не связанный с тобой аспект.
- А Леша, - тихо спрашиваю, - братец твой… он-то как вписался во все это?
- Леша? – ты ухмыляешься довольно хищно. – А ты что, не знала, что он был в тебя влюблен по уши? Только на это и купился – вакансия ведь…
Вот так да… Все страньше и страньше, как говорила незабвенная Алиса. Начинаю припоминать: и точно, Леша звонил пару раз после твоей… гм… робко приглашал кофе попить, я отказывалась. Еще бы: он ведь так похож на тебя, вы же родились с разницей в пару минут, и твоей любимой шуткой было: «Появление на свет Леши явилось для нашей мамы крайней неожиданностью». Но у вас – одинаковая форма подбородка, одинаковый разрез глаз… на что он только рассчитывал, бедолага, влезая в эту грязь?..
Неожиданно (с дикого перепугу, не иначе),вместо ожидаемых боли или ярости во мне просыпается некая светскость:
- А как ты живешь, Мить? – спрашиваю я, опираясь локтями о металлическую столешницу и раздумчиво выпуская дым в бледно-голубое небо.
Ты даже слегка теряешься от такого поворота событий:
- Работаю… с компами, как всегда. Жена. Дочка. Женился на Алесе, кстати. Помнишь Алесю?
Алесю я помню, как же... Бесцветное создание, этакий «натурпродукт», таскалась за тобой, как пришитая, все время молчала и вздыхала.
- И как? – спрашиваю. – Счастлив?
- Муха, милая, - выдавливаешь ты с явным трудом, пытаясь поймать мой взгляд и накрыть мою руку своей, - не было дня, чтоб я о тебе не думал…
Меня волной окатывает стойкое ощущение, что я – на съемочной площадке второсортной мелодрамы или даже «мыльной оперы». С удивлением понимаю, что не чувствую ничего, что должна бы чувствовать в подобной ситуации столь эмоциональная натура. Сижу и раздумываю, что со всем этим делать. Абсурд.
- Муха, - опять прерываешь ты мои и без того с трудом ворочающиеся мысли вибрирующей репликой, - я люблю тебя, моя Муха…
А вот этого ты не произнес ни разу за почти три года, что мы были вместе. И мне запретил говорить об этом. И тут решение приходит само собой, причем я четко осознаю, что оно единственно верное. Я встаю, набрасываю на плечо сумку и делаю пару шагов. Ты вскакиваешь с места:
- Куда же ты, Муха? Не уходи, пожалуйста. – И снова повторяешь, уже громче. - Я люблю тебя.
- Ты умер, - говорю я запредельно спокойно.
- Я же тебе все объяснил…
- Ты умер, - повторяю я, не меняя интонации.
Ты загораживаешь мне дорогу. Я делаю шаг – и прохожу сквозь тебя, не ощущая никакого сопротивления. Ведь ты умер – что ты можешь поделать?
- Бля-а-а-а-а, - приглушенно-восхищенно выдыхает подозрительного вида патлатая, явно находящаяся под кайфом личность за соседним столиком и тут же пытается повторить мой подвиг.
- Бля-а-а-а-а, - весьма обиженно бурчит личность, натолкнувшись на явную преграду из плоти и крови.
- Это так просто! - говорю я. – Смотри! Гей-гоп! – и снова прохожу сквозь тебя. С легкостью. Ведь ты умер…
Я иду к метро, не оглядываясь. Кажется, ты что-то кричишь вслед. Неожиданно холодный порыв ветра бросает мне под ноги смятую газету, оцарапывает смерчиком колючей пыли.
«Конечно, август кончается, - улыбаюсь я понимающе, закуривая очередную сигарету. – Скоро осень…»
21.08.01 г.
kshk