Любимые этюды
зарисовка с натуры
... к тридцати пяти годам она не сильно изменилась, но как-то потускнела, поправилась еще на несколько килограмм, стала тяжелее на подъем и перестала вовсе истерить по ночам в мобильные телефоны, хотя коньяк закупала исправно. Нечастыми выходами "в люди" накачивалась по-прежнему безоглядно, с обязательными историями "за жизнь", которые со временем становились все душещипательней. Вот только люди были все те же, все то же слышали уже неоднократно, выходы становились все реже да короче, как короче с возрастом становился период времени, необходимый для напиться и пуститься во все тяжкие. Тяжкие же в свою очередь уже давно обходились без последствий. Вообще без каких бы то ни было, кроме как для лица.
Она тяжело просыпалась по утрам, долго вглядывалась в зеркало, плескала в глаза ледяной водой, в который раз зарекалась, уходила в работу, в хлопоты чужие и свои, возвращала в прокуренные легкие былую легкость, прогуливаясь весенним парком, несуетливо и довольно, переставая худеть, пекла блины и иногда танцевала, ночами, ловя в окружающих зеркалах очередные огрехи своей фигуры.
И всегда наступала ночь, когда ее отчаяние начинало корчить ее изнутри, и она, гримасничая все в те же зеркала, представляла в своей руке безупречно кривой нож, шлифовала движения харакири или сеппуки и засыпала под другое кино, уткнувшись в подушку, беспомощно свесив левую руку с кровати, а наутро уже даже не зарекалась, лишь торопливо замазывала тональным кремом очередные морщины, по обыкновению опаздывая на работу.
С кем-то встречалась, выслушивала истории о превратностях бытия, от слова "приврать", задумчиво щурилась на закат, кивала головой, умело меняла тему, сама рассказывала грустное или смешное, делала ровным голос, говорила, что все будет хорошо, уходя, старалась держать спину прямо, будто бы книгу иллюзий перечитала вдоль и поперек, будто под ногами ее сплетались в оргазме силы огня и ветра, а сила воды не взрывала бутылку ее утренней минералки, но умиротворенно мурлыкала, играя приливами, а сила земли пружинила там же, и все силы сразу вдруг наполняли мир уверенностью и пофигизмом будто и не было прочих ночей
будто она умела колдовать, и все ее колдовство сбывалось.
и держала, долго еще потом держала паузу безотносительно моэмовского мироздания, в котором она вопреки собственной тонкой линии не держалась бы - летала.
Она тяжело просыпалась по утрам, долго вглядывалась в зеркало, плескала в глаза ледяной водой, в который раз зарекалась, уходила в работу, в хлопоты чужие и свои, возвращала в прокуренные легкие былую легкость, прогуливаясь весенним парком, несуетливо и довольно, переставая худеть, пекла блины и иногда танцевала, ночами, ловя в окружающих зеркалах очередные огрехи своей фигуры.
И всегда наступала ночь, когда ее отчаяние начинало корчить ее изнутри, и она, гримасничая все в те же зеркала, представляла в своей руке безупречно кривой нож, шлифовала движения харакири или сеппуки и засыпала под другое кино, уткнувшись в подушку, беспомощно свесив левую руку с кровати, а наутро уже даже не зарекалась, лишь торопливо замазывала тональным кремом очередные морщины, по обыкновению опаздывая на работу.
С кем-то встречалась, выслушивала истории о превратностях бытия, от слова "приврать", задумчиво щурилась на закат, кивала головой, умело меняла тему, сама рассказывала грустное или смешное, делала ровным голос, говорила, что все будет хорошо, уходя, старалась держать спину прямо, будто бы книгу иллюзий перечитала вдоль и поперек, будто под ногами ее сплетались в оргазме силы огня и ветра, а сила воды не взрывала бутылку ее утренней минералки, но умиротворенно мурлыкала, играя приливами, а сила земли пружинила там же, и все силы сразу вдруг наполняли мир уверенностью и пофигизмом будто и не было прочих ночей
будто она умела колдовать, и все ее колдовство сбывалось.
и держала, долго еще потом держала паузу безотносительно моэмовского мироздания, в котором она вопреки собственной тонкой линии не держалась бы - летала.
Анастасия Дудникова