Любимые Стихи
деЛ(ел)икатнейшей, с благодарностью
...жили в постройке времен допетровской эпохи.
Отдельный вход, и стены, в целом, были неплохи,
зато внутри - все рифмовалось с Босхом, Дали и Гойей,
короче, жили, как дилетанты-изгои.
Покупали шампанское в розлив, в овощном напротив:
восемьдесят копеек стакан – и ходи веселей по природе.
За день устав, попадали на Мира в одну кофейню
венского стиля, а оттуда – домой, ударять по портвейну.
Улицы помню по трем ступенькам, ведущим в винный.
Адмиралтейский кораблик, почти отовсюду видный,
парил над крышами, как Новый летучий Голландец,
зазывая на борт всех мастей распустяев и пьяниц.
Таковыми мы были тогда: разговоры до поздней ночи:
о судьбах мира и смысле жизни промеж всяким прочим, -
под дешевое кьянти и горький дым упивались вздором,
а когда говорить уже не было сил, завывали хором
Сухановский «Этот апрель». Заплетались струны.
Ах, как мы были тогда беззаботны, глупы и юны,
но казались самим себе занятыми большими делами,
гордо игнорирующими противоречия между полами.
С похмелья приятель вел в город делать подарки:
дворик на Рубинштейна, где полуколодцы и арки,
почетный караул бесстыжего кордебалета на Росси:
везде был ремонт, - все в побелке и купоросе.
С тел одряхлевших домов свисали лохмами дранки
пласты штукатурки, как полузажившие ранки,
из которых не капельки крови – волокна пакли,
над ними озябшие окна сыростью плакали
И сплетались в тайные знаки каналов дуги,
а мосты над черной водой простирали руки
в немой мольбе к набрякшему кровью заката
небу над городом, спасшим меня когда-то.
Двадцать лет прошло с тех пор, но внутри что-то помнит
маленькую квартиру на Мойке из полутора комнат,
где начиналась другая жизнь: наивная, новая и смешная.
Странно и нежно там было бродить, вспоминая…
Ленинград 1983-2003
Отдельный вход, и стены, в целом, были неплохи,
зато внутри - все рифмовалось с Босхом, Дали и Гойей,
короче, жили, как дилетанты-изгои.
Покупали шампанское в розлив, в овощном напротив:
восемьдесят копеек стакан – и ходи веселей по природе.
За день устав, попадали на Мира в одну кофейню
венского стиля, а оттуда – домой, ударять по портвейну.
Улицы помню по трем ступенькам, ведущим в винный.
Адмиралтейский кораблик, почти отовсюду видный,
парил над крышами, как Новый летучий Голландец,
зазывая на борт всех мастей распустяев и пьяниц.
Таковыми мы были тогда: разговоры до поздней ночи:
о судьбах мира и смысле жизни промеж всяким прочим, -
под дешевое кьянти и горький дым упивались вздором,
а когда говорить уже не было сил, завывали хором
Сухановский «Этот апрель». Заплетались струны.
Ах, как мы были тогда беззаботны, глупы и юны,
но казались самим себе занятыми большими делами,
гордо игнорирующими противоречия между полами.
С похмелья приятель вел в город делать подарки:
дворик на Рубинштейна, где полуколодцы и арки,
почетный караул бесстыжего кордебалета на Росси:
везде был ремонт, - все в побелке и купоросе.
С тел одряхлевших домов свисали лохмами дранки
пласты штукатурки, как полузажившие ранки,
из которых не капельки крови – волокна пакли,
над ними озябшие окна сыростью плакали
И сплетались в тайные знаки каналов дуги,
а мосты над черной водой простирали руки
в немой мольбе к набрякшему кровью заката
небу над городом, спасшим меня когда-то.
Двадцать лет прошло с тех пор, но внутри что-то помнит
маленькую квартиру на Мойке из полутора комнат,
где начиналась другая жизнь: наивная, новая и смешная.
Странно и нежно там было бродить, вспоминая…
Ленинград 1983-2003
Елена Лазарчук