Любимые Стихи
Слепой водит рукой по маце и говорит:
«О вэйз мир, какую херню нынче пишут!»
Анекдот
Здравствуй. Я так давно не был рядом с тобой.
Но то, что держит вместе детей декабря…
Б.Г.
«О вэйз мир, какую херню нынче пишут!»
Анекдот
Здравствуй. Я так давно не был рядом с тобой.
Но то, что держит вместе детей декабря…
Б.Г.
ЯЗЫК ЖЕСТОВ
***
Когда твоя печаль на плечи мне ложится,
свинцовою рукой упорно гнет к земле,
крою я небеса из полинявших джинсов,
а мир гудит вокруг пустым «оле-оле!».
Ты изучил давно, как стекленеет кожа
под каплями дождя, под струями песка.
Прозрачность – лучший враг. Она тебя итожит,
чтоб позже уронить – в расчете на бэкап.
Побуквенный пробег стремительным аллюром,
озера запятых и точечный вулкан…
Храни, мой талисман! Спаси, клавиатура,
таких немых, как мы, изгоев языка.
Метафоры опять нас взяли на поруки,
чтоб после приручить и посадить на цепь.
Язык глухонемых – в межстенном перестуке.
Такая же херня, как тексты на маце.
Версаче опоздал. Король остался голым
и спасся от стыда в глухой стране саванн.
В проклятой немоте дыхательное горло,
нелепо хохоча, наружу рвут слова.
Смотри – тебе письмо. Все почерки знакомы.
Ведь нас объединил постскриптовский стандарт.
Набито сто пудов и шишек, и оскомин.
Пускай мой рот зашит – ты прочитаешь, да?..
***
Это уже не мигрень, а в затылке – коловорот.
Он вращается тупо, медленно, доказывая свое.
Делает нас сильнее. Не получится – так убьет.
Твой бес доверят мне. Ему по нраву мое ребро.
Слушай, я расскажу тебе… в этом месте – всегда провал.
То ли я Черномырдин, то ли Герасим – «му-му, му-му»…
Ясные построения превращая в сплошную муть,
сжимаю виски покрепче. Голова моя, голова…
Выучи все языки – все равно твердишь о вине.
Вроде слова на местах, в итоге – бессвязный бред.
Учись разговаривать жестами – другого способа нет.
Звуки падают замертво – another кирпич в стене.
Когда пройдены десять тысяч лье под или над водой,
интонация, что слышится в крике «земля, земля!»,
держит вместе безумных детей мая и февраля…
Здравствуй. Ты так давно не был рядом. Со мной. С собой.
***
Как бел больничный потолок…
но, если приглядеться, грязен.
Мы говорим на староязе –
ты лучше выдумать не мог.
Глядишь, как пакостный симптом
течет из капельницы в вену.
Боишься стать обыкновенным
и тихо плачешь не о том.
Молчишь, воды набравши в рот,
опять надеешься на чудо
и копишь грязную посуду,
чтоб после описать пером.
Глотаешь воздух, как наркоз,
как ледяную панацею,
чтоб после выстрелить, не целясь,
и снова спрятаться в окоп.
Гуляешь между строк. Абзац.
Скорей каретку двинь, каретку!
Роман, подстрочник и либретто.
Как хочется закрыть глаза…
Кричишь, когда совсем болит.
Тогда порой с небесной тверди
снисходят сестры милосердья
и нажимают на «делит».
***
Уходя – не грусти. Напевай.
Ты все дальше и дальше от дома.
Подрастает густая трава,
заслоняя родных и знакомых.
Погляди – загорелся маяк,
подает световые сигналы.
Но смотритель безудержно пьян,
шифром сделал строку из Каббалы.
Вдоль дорог зацветает бонсай.
Самурай повстречает подругу,
приведет в ослепительный сад,
камни ловко разложит по кругу,
загадает на нечет и чет…
Боль под левой ключицей тупая.
Только Та, что стоит за плечом,
не торопится, не наступает.
Проложи между строчек рассказ
слоем тоненькой синей копирки.
Там слова, что поймают всех нас
за границей последнего мира.
***
Ты научился смотреть изнутри тишины.
Только, поверь мне, в молчании не выживают.
Вспомни ягнят. И куда завела их кривая.
Фразы, как бисер, рассыпаны с той стороны.
Так собирай же и связывай в тайные низки.
Словно на феньке, заплавь жирной точкою узел
и на запястьях закрой отворенные шлюзы,
чтобы сберечь их от самых ближайших из близких.
Перед рассветом, нырнув с головой в одеяло,
лучшие сны сочинив, объясняйся на пальцах –
в глухослепой немоте единственный метод прорваться.
Помни, что времени мало… осталось так мало.
И не имеет значения тленная чушь,
если конь бледный готов и надежно подкован.
Значит, почти что дописана долгая повесть.
Повесть про ангелов. Хочешь, я их приручу?
Знаю, что в тонкие сети поймается ритм.
Мы за полжизни пройдем расстояния взгляда.
Не торопясь никуда, сядем тихонечко рядом…
И обо всем наконец уже поговорим.
***
И ты спокойно спишь, и спит любимый город,
укрытый простыней замолкнувших фонем.
Словарный наш запас лежит, по швам распорот,
и плачет втихаря – ведь он остался нем.
Но сколько ни зубри про трудность перевода, –
застынешь в тупике. Тезаурус так мал.
Развязывай язык, чтоб звукам дать свободу.
И досказать себя. И не сойти ума.
Нельзя перевести с любви на муси-пуси –
ни прочитав с листа, ни заглянув в словарь.
Смотри – над головой брильянтовая Люси
парит, как дельтаплан, прекрасна и жива!
Попробуй на зубок ее англоязычье –
пусть правильный прононс коснется альвеол.
Сначала говорить немного непривычно,
но позже ты поймешь, как сладок рок-н-ролл!
Опять в огнях манеж, рыдает белый клоун.
Как будешь, Моисей, тушить горящий куст?
Мы крепко помним: да, в начале было слово…
Ох, Господи, прости. Теперь я не заткнусь.
И ты не замолкай. Порой, не слишком часто,
когда гремит гроза в распахнутых «виндах» –
без страха и тоски рассказывай мне сказки.
О том, что мы вдвоем. О том, что навсегда.
***
Конечно, все мы будем там,
где вовсе и не нужно света,
где альфе наплавать на бету,
где гамма – пепел сигаретный,
и где омега так чиста.
И ты, закрыв глаза, твердишь,
углы меняя на овалы,
что все случится, как попало,
что сложно просчитать финалы
и записать их на CD.
А между тем, еще вчера
мы нежно, осторожно – gently –
мешали йеллоу и мадженту.
Язык законченного жеста
тогда давался нам на раз.
Мы набирали верный код.
Вокруг измученные люди
сдавали нервы и валюту…
Но колыбель трех революций
тебя качала так легко.
Когда окончилась война,
мы уходили с легким сердцем –
ладонь доверчивая кверху…
И между линиями смерти
писали наши имена.
8.06-12.06.05 г.
Когда твоя печаль на плечи мне ложится,
свинцовою рукой упорно гнет к земле,
крою я небеса из полинявших джинсов,
а мир гудит вокруг пустым «оле-оле!».
Ты изучил давно, как стекленеет кожа
под каплями дождя, под струями песка.
Прозрачность – лучший враг. Она тебя итожит,
чтоб позже уронить – в расчете на бэкап.
Побуквенный пробег стремительным аллюром,
озера запятых и точечный вулкан…
Храни, мой талисман! Спаси, клавиатура,
таких немых, как мы, изгоев языка.
Метафоры опять нас взяли на поруки,
чтоб после приручить и посадить на цепь.
Язык глухонемых – в межстенном перестуке.
Такая же херня, как тексты на маце.
Версаче опоздал. Король остался голым
и спасся от стыда в глухой стране саванн.
В проклятой немоте дыхательное горло,
нелепо хохоча, наружу рвут слова.
Смотри – тебе письмо. Все почерки знакомы.
Ведь нас объединил постскриптовский стандарт.
Набито сто пудов и шишек, и оскомин.
Пускай мой рот зашит – ты прочитаешь, да?..
***
Это уже не мигрень, а в затылке – коловорот.
Он вращается тупо, медленно, доказывая свое.
Делает нас сильнее. Не получится – так убьет.
Твой бес доверят мне. Ему по нраву мое ребро.
Слушай, я расскажу тебе… в этом месте – всегда провал.
То ли я Черномырдин, то ли Герасим – «му-му, му-му»…
Ясные построения превращая в сплошную муть,
сжимаю виски покрепче. Голова моя, голова…
Выучи все языки – все равно твердишь о вине.
Вроде слова на местах, в итоге – бессвязный бред.
Учись разговаривать жестами – другого способа нет.
Звуки падают замертво – another кирпич в стене.
Когда пройдены десять тысяч лье под или над водой,
интонация, что слышится в крике «земля, земля!»,
держит вместе безумных детей мая и февраля…
Здравствуй. Ты так давно не был рядом. Со мной. С собой.
***
Как бел больничный потолок…
но, если приглядеться, грязен.
Мы говорим на староязе –
ты лучше выдумать не мог.
Глядишь, как пакостный симптом
течет из капельницы в вену.
Боишься стать обыкновенным
и тихо плачешь не о том.
Молчишь, воды набравши в рот,
опять надеешься на чудо
и копишь грязную посуду,
чтоб после описать пером.
Глотаешь воздух, как наркоз,
как ледяную панацею,
чтоб после выстрелить, не целясь,
и снова спрятаться в окоп.
Гуляешь между строк. Абзац.
Скорей каретку двинь, каретку!
Роман, подстрочник и либретто.
Как хочется закрыть глаза…
Кричишь, когда совсем болит.
Тогда порой с небесной тверди
снисходят сестры милосердья
и нажимают на «делит».
***
Уходя – не грусти. Напевай.
Ты все дальше и дальше от дома.
Подрастает густая трава,
заслоняя родных и знакомых.
Погляди – загорелся маяк,
подает световые сигналы.
Но смотритель безудержно пьян,
шифром сделал строку из Каббалы.
Вдоль дорог зацветает бонсай.
Самурай повстречает подругу,
приведет в ослепительный сад,
камни ловко разложит по кругу,
загадает на нечет и чет…
Боль под левой ключицей тупая.
Только Та, что стоит за плечом,
не торопится, не наступает.
Проложи между строчек рассказ
слоем тоненькой синей копирки.
Там слова, что поймают всех нас
за границей последнего мира.
***
Ты научился смотреть изнутри тишины.
Только, поверь мне, в молчании не выживают.
Вспомни ягнят. И куда завела их кривая.
Фразы, как бисер, рассыпаны с той стороны.
Так собирай же и связывай в тайные низки.
Словно на феньке, заплавь жирной точкою узел
и на запястьях закрой отворенные шлюзы,
чтобы сберечь их от самых ближайших из близких.
Перед рассветом, нырнув с головой в одеяло,
лучшие сны сочинив, объясняйся на пальцах –
в глухослепой немоте единственный метод прорваться.
Помни, что времени мало… осталось так мало.
И не имеет значения тленная чушь,
если конь бледный готов и надежно подкован.
Значит, почти что дописана долгая повесть.
Повесть про ангелов. Хочешь, я их приручу?
Знаю, что в тонкие сети поймается ритм.
Мы за полжизни пройдем расстояния взгляда.
Не торопясь никуда, сядем тихонечко рядом…
И обо всем наконец уже поговорим.
***
И ты спокойно спишь, и спит любимый город,
укрытый простыней замолкнувших фонем.
Словарный наш запас лежит, по швам распорот,
и плачет втихаря – ведь он остался нем.
Но сколько ни зубри про трудность перевода, –
застынешь в тупике. Тезаурус так мал.
Развязывай язык, чтоб звукам дать свободу.
И досказать себя. И не сойти ума.
Нельзя перевести с любви на муси-пуси –
ни прочитав с листа, ни заглянув в словарь.
Смотри – над головой брильянтовая Люси
парит, как дельтаплан, прекрасна и жива!
Попробуй на зубок ее англоязычье –
пусть правильный прононс коснется альвеол.
Сначала говорить немного непривычно,
но позже ты поймешь, как сладок рок-н-ролл!
Опять в огнях манеж, рыдает белый клоун.
Как будешь, Моисей, тушить горящий куст?
Мы крепко помним: да, в начале было слово…
Ох, Господи, прости. Теперь я не заткнусь.
И ты не замолкай. Порой, не слишком часто,
когда гремит гроза в распахнутых «виндах» –
без страха и тоски рассказывай мне сказки.
О том, что мы вдвоем. О том, что навсегда.
***
Конечно, все мы будем там,
где вовсе и не нужно света,
где альфе наплавать на бету,
где гамма – пепел сигаретный,
и где омега так чиста.
И ты, закрыв глаза, твердишь,
углы меняя на овалы,
что все случится, как попало,
что сложно просчитать финалы
и записать их на CD.
А между тем, еще вчера
мы нежно, осторожно – gently –
мешали йеллоу и мадженту.
Язык законченного жеста
тогда давался нам на раз.
Мы набирали верный код.
Вокруг измученные люди
сдавали нервы и валюту…
Но колыбель трех революций
тебя качала так легко.
Когда окончилась война,
мы уходили с легким сердцем –
ладонь доверчивая кверху…
И между линиями смерти
писали наши имена.
8.06-12.06.05 г.
Катерина Молочникова