Любимые Стихи

когда-то прежде - ты был моложе, был свеж, как ветер,
питался музой и обещанием на рассвете,
хотел лететь, зажигать глаголом, гореть и мчаться,
любить в страданье, стучать в закрытое, достучаться,
зайти и бахнуть - сундук распахнут: бери и властвуй,
все это, детка, твое, не бойся, такое счастье,
такое вот торжество любви у судьбы под дулом.
и ты, мой ангел... а дальше попросту не придумал.

теперь ты спросишь - из этой чащи, из самой гущи,
где каждый первый - чего-то важного не имущий,
где каждый третий давно расколот и многочастен, -
что это, счастье? какое счастье? кому тут счастье?
мир распадается, в духе Брейгеля, на детали.
и в каждой клетке кому-то что-нибудь не додали,
не донесли, обнесли тайком, нанесли увечье -
такое искреннее, живое и человечье.
и каждый занят своим страданьем, вполне публичным.
и каждый требует, чтоб додали, сейчас и лично,
вложили в рот, вот сюда конкретно, за эти щеки,
или хотя бы эквивалентом - без пересчета.

мир распадается. все сложнее, чем твой сценарий.
ты был мессией - но не спросили и не признали.
ты мог бы - да! - но тебя лишили, остановили,
теперь ты с ними, теперь такой же, без или-или,
с такой же складкой промеж бровей, с напряженным нервом.
такой с талончиком на ладони, такой не первый,
и что ты хочешь, кого ты можешь - своей любовью?
твой личный ад - это тот сурок, что всегда с тобою.

любовь, как учит товарищ Фромм, лишена объекта.
ты мог бы пуговицу скрутить, говоря об этом,
ты мог бы горы свернуть в пути, но куда конкретно?
где любят ясно, тепло, прощающе, беззаветно?
мир рассыпается на детали, лишенный цели,
переведенный в соотношение мер и чисел.
лишь мать усталая тянет лямку - ишак на мельне, -
не зная бегства, не попускаясь, за тенью смысла,
воссоздает, наставляет, лечит, торопит, поит,
не помня, как это все называлось в средневековье, -
как все живые, которых в нашей картине тыщи.
и каждый ищет. и Брейгель пишет. и ветер свищет.