Любимые Стихи
Опять двадцать пять. (Коломбинистое)
Умирай, мой родной паяц. Я не в силах тебя покинуть.
Я сижу и бессовестно трушу, искривив накрашенный рот,
Я поверю тебе. Констатация: Из непризнанных Арлекинов
Получаются самые лучшие и печальнейшие Пьеро.
Умирай. Бутафорских слез очень много в водопроводе.
Ну, а если не хочешь так - я мелком на твоей щеке
Нарисую каплю. Мой возглас «живи!» - это что-то вроде
Благодарности за спектакль. Так и вертится на языке
что-то злое, но, милый шут, я смолчу. Я сама купила
Свой билетик. Пожалуй, я не имею права на жизнь
В этой жизни твоей. Дышу бутафорским воздухом стылым.
Замирая, любя, скорбя, я неслышно кричу – держись,
Мой хороший, держись – затем и нужна. Чтобы ждать антракта.
До конца спектакля осталось двадцать пять с половиной минут.
Двадцать три. Двадцать две. Семнадцать минут. Это жизнь вне завтра,
Это свет и собачья усталость. Умирай, мой любимый шут.
Я сижу и бессовестно трушу, искривив накрашенный рот,
Я поверю тебе. Констатация: Из непризнанных Арлекинов
Получаются самые лучшие и печальнейшие Пьеро.
Умирай. Бутафорских слез очень много в водопроводе.
Ну, а если не хочешь так - я мелком на твоей щеке
Нарисую каплю. Мой возглас «живи!» - это что-то вроде
Благодарности за спектакль. Так и вертится на языке
что-то злое, но, милый шут, я смолчу. Я сама купила
Свой билетик. Пожалуй, я не имею права на жизнь
В этой жизни твоей. Дышу бутафорским воздухом стылым.
Замирая, любя, скорбя, я неслышно кричу – держись,
Мой хороший, держись – затем и нужна. Чтобы ждать антракта.
До конца спектакля осталось двадцать пять с половиной минут.
Двадцать три. Двадцать две. Семнадцать минут. Это жизнь вне завтра,
Это свет и собачья усталость. Умирай, мой любимый шут.
Галина Давыдова